Пером и шпагой - Страница 127

127

— Осторожно, Дюран! Прыгайте на эту бочку…

Дюран прыгнул в подвал — это был винный погреб, и Де Еон — за ним. Долго ковырял зубилом стены. Вынул кирпич, вмазанный среди камней:

— Прошу передать мне сертификат короля о пенсии… Дюран выдал ему подлинное обязательство Людовика выплачивать пенсию кавалеру, о котором было сказано в сертификате в самых лестных для де Еона выражениях.

— Я люблю, когда со мной разговаривают в таком тоне.

— А вот и подпись короля, — показал Дюран. Де Еон поднял кирпич над головой. Грохнул его под ноги. А внутри кирпича оказался пергаментный пакет, в котором хранилось письмо Людовика от 3 июля 1763 года с планом нападения Франции на Англию… Дюран повертел письмо в руках:

— Послушай, если только это главное, то.., к чему шум?

— Остальное от меня не получите. Я тоже не дурак! — сказал де Еон. — Король сорвался с моего крючка. С разодранной губой и в дурном настроении, но все же сорвался… Графа же Брольи и прочих я оставлю трепыхаться и далее!

Дюран сложил письмо короля и спрятал.

— Смотри, — сказал. — Я свое дело сделал. Остальным же пусть занимаются с тобой другие.

После этого де Еон еще несколько лет поддерживал с Версалем секретную переписку, хотя Версаль не доверял уже ему тайн. Сведения де Еона были незначительны: он словно сдерживал себя. Только однажды сообщил Людовику, что либералы хотят свергнуть с престола Англии ганноверскую династию. Если Версалю надо, то де Еон согласен принять участие в заговоре…

Людовика словно прорвало:

— Какая наглость! Я не желаю более видеть писем этого шантажиста! Кроме пенсии, ему нечего ждать от меня!

И он вернул Брольи депешу де Еона, крупно начертав наверху королевскую резолюцию: «Де Еона более ни на что не употреблять».

***

Вот когда наступили чудесные годы. Тишина и покой. Дипломат, сверкнувший когда-то блестящим метеором, повидавший и взлет славы и низость падения, теперь осел за письменным столом. История и политика, торговля и безбрачие, навигация и духовенство, администрация и финансы — таковы были вопросы, занимавшие теперь его буйную голову.

Особенно интересовался де Еон проблемой налогов.

Франция переживала тяжелые годы, и каждый образованный патриот (а де Еон считал себя таковым) должен был много думать, чтобы вывести страну из тупика, в который ее загнали пылкие красавицы, вроде де Шатору, мадам Помпадур, а теперь на шее Франции сидела новая панельная шлюха с чужим именем — графиня Дюбарри.

Историки не признают за сочинениями де Еона глубокого анализа событий и причин надвигающейся катастрофы. Но зато никто не смог отказать ему в таланте изложения: любой сложный вопрос становился под пером кавалера изящным и легким, почти игривым, как шипенье в бокале шампанского.

Изящностью стиля де Еон побеждал отвращение к формуле!

Большая дружба была в эти годы у де Еона с лордом Феррерсом, известным астрономом и математиком, которого он знал еще по службе в Петербурге. Летние месяцы де Еон проводил в поместье своего друга, вдали от городской суеты. Работал он, как утверждают очевидцы, по пятнадцать часов в сутки.

Запах роз по вечерам бывал удушлив и горек. Бледные лепестки неслышно ложились ему на плечи. Мохнатые гусеницы падали с ветвей корявой яблони, ползали по страницам среди недописанных еще строчек. Де Еон не сгонял их,

— они ему не мешали…

И незаметно закрадывались в душу синие печальные сумерки.

«Что это? — думал он. — Неужели приближение старости?» Наконец гигантский труд нескольких лет жизни был завершен.

В 1774 году тринадцать томов сочинений де Еона стали продаваться в Лондоне и сразу нашли себе читателей. Давно уже не было его врага — графа Герши: после всех побоищ и скандалов граф укрылся в своем имении, отдыхая душой и телом от де Еона. Но однажды кто-то имел неосторожность упомянуть о кавалере в разговоре.

— Повторите мне это имя, — попросил Герши. — Я не ослышался?

Он тут же умер — от разрыва сердца.

Над свежей могилой отца сын графа Герши поклялся отомстить, и вдова старого Герши бросилась в Версаль — к ногам короля:

— Ваше величество, спасите мне сына от де Еона! Последняя поросль знатного рода падет от шпаги самого опасного дуэлянта!

Людовик пожал плечами. «Когда все это кончится?»

— Но у меня, мадам, — ответил он женщине, — совсем нет времени, чтобы следить за всем происходящим во Франции.

— О, как вы жестоки… Постыдитесь! — зло выкрикнула вдова. — У вас нет времени… Но хватает же времени, чтобы быть королем!

Кавалер де Еон ничего об этом не знал, и беда задела его совсем с другой стороны. Начиналась новая эпоха его жизни.

***

Портреты де Еона веером лежат сейчас передо мною. Он изображен — печальный — в мундире полка маркиза д'Отишана, он смотрит на меня — вызывающе — в дамском наряде. Он и женственный, он и мужественный. Улыбка

— умного человека. Когда его изображают женщиной, то подчеркивают миловидность и выпуклость груди, высоко вздернутой корсетом. Мундир и кружева, парик и чепец.

К сорока годам де Еон мало изменился во внешности: мелкие черты лица, нежные губы, голубые глаза и кожа чистая, поражающая девичьей белизной. Брился он редко, но, как говорят, мог бы и вообще не бриться.

Несмотря на эту внешность, далеко не мужественную, кавалер нравился женщинам. От Парижа — до Петербурга. Но легкий флирт, пальба острот, пустяки в стихах и — полное равнодушие к прекрасному полу, — вот и все, чем кончались его романы. Особенно досаждали с нескромными вопросами собутыльники.

— На мне мундир драгуна! — яростно огрызался шевалье. — Если бы наш век не был таким развращенным, никто не замечал бы моей нравственности… Я пью с вами — достаточно и этого великого порока, но зачем мне приписывать остальные?

127