Пером и шпагой - Страница 131

131

— Вы удивлены, Бомарше, что я так хорошо сохранилась?

Перед ним стояла миловидная женщина. Рука ее небрежно придерживала накрахмаленные фижмы, кружевной чепец укрывал голову, в ушах — коралловые завитки. Букет живых цветов закрывал грудь, а вокруг ослепительной шеи обвилась узенькая бархотка в сверкающих драгоценных камнях.

— Верить ли мне в это? — прошептал Бомарше. Мохнатый веер — часто-часто — затрепыхался в руке де Еона.

— Это значит, — сказал он (или она?), — что перед автором комедий я, конечно же, не рискну играть свою старую и надоевшую всем, даже королям, комедию.

— Постойте.., постойте… — не мог опомниться Бомарше.

— Ну да. Пора бы уж вам, мой милый, догадаться, что я женщина… Садитесь, Бомарше, напротив. Каков Париж? И лают ли по-прежнему ньюфаундлендские собаки на Сене, ныряя за утопленниками? Я так любила в юности засыпать под их лай. Виноградный ли год во Франции?

Бомарше похлопал платком по лбу.

— Капитан, я вас не совсем понимаю.., объяснитесь же.

— Ха, как вы наивны, Бомарше! Здесь был до вас капитан Помарель, он куда догадливее: на этом самом месте два часа стоял передо мною на коленях… Знать, напрасно ходят всякие сплетни, что вы озорник и шалунишка… Мне не бояться вас?

Бомарше уже освоился с присутствием в доме женщины.

— Мадемуазель, — сказал он, входя в роль обольстителя, — если правда то, что о вас говорят, то вы очень опытная кокетка!

— О нет, — снова затрепетал мохнатый веер. — Я решила быть честной перед вами… Филидор был моей первой любовью, вы — моя вторая любовь. Неужели вы не заметили моего смятения?

Рука Бомарше робко обвила талию де Еона.

— Так в чем же дело, душа моя? — сказал он, очарованный невольно. — Маленький роман делу не повредит. Давай же покончим с делами, а потом как следует закоптим окна!

И через несколько дней Лондон был ошарашен.

— Вы слышали? — говорили кругом. — Бомарше уже потребовал от девицы де Бомон башмак, туфлю и пояс для снятия мерки.

— Неужели дело дойдет до свадьбы?

— Да, пора бы уж этой девице успокоиться в замужестве.

— Господа, а Бомарше и здесь не прогадал, невеста хлопочет о пенсии, которая составит немалое приданое.

— Уж кто-кто, а плут Бомарше устроит свои дела… Бомарше вернулся в Версаль и потребовал от Вержена шесть тысяч фунтов стерлингов на окончание дела с де Еоном.

— Что с вами? — спросил министр. — Вы как-то не в себе.

— Ах, милый граф! Париж может хохотать: назревает моя гениальная комедия под названием «Свадьба Бомарше».

— Но зачем вам столько денег?

— А разве вы, граф, ухаживаете за женщиной без денег?

Вержен спокойно (без поэзии) рассудил так:

— Вот неукоснительное условие для кавалерши де Еон и де Бомон: чтобы никогда она не носила мужского платья, тем более — мундира. Вы слышите, влюбленный Бомарше, что я говорю?

— Неужели вы думаете, — отвечал Бомарше Вержену, — я могу позволить, чтобы моя прелестная жена донашивала старые драгунские штаны? Теперь я и сам заинтересован в этом более, нежели ваше министерство!

…Я часто думал об этом: если де Еон блестяще играл женщину, то Бомарше как раз не играл; он поверил в то, что де Еон — женщина. Я не ручаюсь, что он любил эту женщину, но он сознательно шел на брачные узы с нею.

Вержен случайно оказался прав; де Еон как-то даже не заметил, когда это случилось. Но капкан уже захлопнулся, намертво прищемив его судьбу обручами корсетов. Единожды выступив в роли женщины, он терял право требовать для себя восстановления прав дипломата. И — что очень важно! — ни он сам, ни его противники уже не могли рассчитывать на поединок с ним. Кто станет обнажать шпагу перед женщиной?

***

Бомарше настолько увлекся предстоящей женитьбой, что решил заодно окупить и накладные расходы на свадьбу. Для этого он баллотировал себя в клубе спорщиков на пари. Ставки на женский пол де Еона после сватовства Бомарше круто подскочили. Теперь семь против четырех выставлялось за женщину!

Бомарше выступил в клубе с заверением:

— Джентльмены, я беру на себя, как вы сами о том догадываетесь, самый неблагодарный труд в этом многолетнем споре, давно зашедшем в тупик побочных соображений. Ваше дело оплатить мне открытие истины, а всю тяжелую работу я выполню сам… Три процента с общего сбора в мою пользу — это разве не честно?

— На кого вы ставите, Бомарше? — задали ему вопрос.

— Как на кого? Естественно, на то, что невеста моя — женщина!

— Это надо еще доказать… — нашлись пессимисты.

— Я докажу! — поклялся Бомарше. — Но я могу это доказать никак не раньше свадьбы…

Свадьба же могла состояться не раньше, чем Бомарше с де Еоном покончат с официальными делами. Однако после смерти Людовика XV тайна «королевских секретов» пала в цене, и Бомарше торговался со своей «невестой».

— Послушайте, — оскорбился де Еон, — вы ведете себя столь неприлично, что я могу заподозрить вас в неискренности чувства ко мне. Наконец, для кого я стараюсь? Вы же будете тратить мою пенсию… Не так ли заведено в добрых семействах?

Бомарше смущенно оправдывал себя приказами Вержена.

— Ну и скотина же вы, Бомарше! — сказал ему де Еон. — Подумайте еще раз: гожусь ли я вам в супруги? Поэт поискал глазами свою измятую в дорогах шляпу.

— Может, мне уйти? — оскорбился он.

— Нет, нет. Я все равно так люблю вас, негодный Бомарше…

И он (или она) повис (или повисла) на шее великого комедианта. Недаром я предпослал к этой части вступительную фразу из «Торжествующего хамелеона» — «Сие поистине одне токмо французы производить способны!..»

131