Пером и шпагой - Страница 91

В ухо аншефа, оглохшего от грохота боя, кричал Лаудон:

— Они сбросили в озеро мосты… Смотрите, уже занимают Кургунд, от леса скоро пойдет Зейдлиц… Неба уже не видать от пыли! Франкфурт от нас отрезан…

— Ничему не удивляюсь, — отвечал Салтыков. — Король прусский уже начал воевать, но мы-то сиворылые, еще не начинали…

***

Казалось бы, уже все решено: Фридрих близок к виктории.

Но тут в ставку короля стали собираться генералы. И все, как один, с пасмурными лицами. Взирали искоса.

— Ваше величество, — объявили они, — битву надо заканчивать. Войска уже в изнурении. Если сражение затянуть хотя бы на час, весь наш первый успех полетит к черту.

— Перестаньте болтать вздор! — наорал на них король. — В уме ли вы, когда все идет так чудесно!.. Мне не нужна половинка арбуза — я хочу съесть арбуз целиком. Что мне с того, что я поколотил русских, если политическое состояние Пруссии требует от нас добиться полного разгрома России!

Генералы стояли на своем.

— Есть положения, король, — говорили они, — когда надо ограничить себя лишь половиной успеха, и тогда это будет победой. Если же сейчас достигать второй половины успеха, тогда победа обернется для нас поражением…

Фридрих, сложив пальцы в щепотку, подбежал к ним (маленький король) и снизу вверх заглянул в лица своим бесстрашным, непобедимым генералам…

— И это.., вы? — спросил он жалобно. — От кого я слышу эти слова? Или слава прусских вождей — это миф? Да поймите же наконец: мой успех разложил русскую армию. Я уже ослабил их душевно. Они — как тряпки сейчас. Их ничего не стоит добить, как щенят. Или вы не видели, как они бежали?

Раздался голос Зейдлица:

— Они бежали, это верно. Но с Мюльберга гуртом перебрались на Шпицберг… Мы победим сегодня, если прекратим сражение сейчас же…

Фридрих не мог поверить своим ушам:

— И ты, Брут?! — вскричал он.

— Нет, король, я не Брут, а твой Зейдлиц… И ты знаешь сам, что я готов жизнь отдать за тебя! Прислушайся же к моим словам.

Фридрих сразу успокоился — перестал играть.

— Тогда будем честны до конца, — сказал он. — Битва при Цорндорфе была лишь наполовину нашей победой. Битвою сегодня при Кунерсдорфе я желаю торжественно закрыть неудачный Цорндорф… Мне это нужно. Наконец, я ваш король, и я имею право делать то, что я хочу.

И тут он заметил Веделя, которого раньше сильно любил, а теперь сильно ненавидел. Ведель скромно стоял в стороне.

— А вот и Ведель! — засмеялся Фридрих. — Иди сюда, мой горемычный Ведель… Ты слышал, что здесь говорят? Можно подумать, что мы торгуемся на базаре. А ведь нам сейчас для полной победы немного и надо: взять высоту Шпицберг, и тогда мы выиграли не только сражение, но и всю кампанию этого года!

Ведель вдруг исступленно выкрикнул — со слезами:

— Никого не слушайтесь, король… Только — вперед!

Фридрих обнял его, воодушевляясь:

— Ведель, за такой ответ я прощаю тебе даже Пальциг. Верь: я снова полюбил тебя… Итак, господа, все ясно. Нам осталось одно усилие, один лишь рывок на Шпицберг! Я заклинаю вас.., я умоляю вас.., я приказываю вам: идите прямо на Шпицберг!

И он воскликнул трижды, выкидывая вперед руку:

— На Шпицберг! На Шпицберг! На Шпицберг!

***

— Вот он мне и попался, каналья, — сказал Салтыков. — Ах, глупец! Ну, разве же так это делают? Ведь он застрянет своей конницей на узких дефиле… Отныне начинаем разгром короля!

Подсознательно почуяв близость вражьей атаки, аншеф стал сыпать распоряжениями. От его шатра поскакали в огонь и в дым ординарцы. В ход тронулись резервы. Ретраншемент укрывал перемещение войск от огня. С горы Юденберг, спускаясь с высоты по зеленой, еще не прибитой траве, скученно сошли в низину два свежих русских полка. Фронт был перестроен… Аншеф выждал (старики терпеливы), когда на Мюльберге соберется немцев побольше, и велел открыть по высоте ураганный огонь:

— Тратьте ядра без скупости… Копить сейчас не надо! Горящими яблоками поплыли в небе мортирные бомбы. Фридрих такого еще не видывал, хотя повоевал немало: русские швыряли снаряды с огнем через головы своих войск. Но, быстро сообразив, король бросил свои батальоны на высоту Шпицберга…

Над гвалтом голосов, над пушечным громом, на самом пике этого проклятого Шпицберга, вдруг выросла неповторимая, вся во вдохновении боя фигура Петра Румянцева… Глаза вытаращены, мундир на генерале рван, а в руке — обломок шпаги.

— Стой крепко! — прорычал он. — Ежели кто с места двинется, того поймаю и башку оторву…

Пруссаки уже близко. Бегут. Рты их разъяты в вопле. И начался прибой: волна пруссаков докатилась до Шпицберга — скала! отхлынула и снова пошла вперед — скала! еще раз, покрываясь кровью, ударила — скала! бросились на Шпицберг всей грудью — скала! Тогда Фридрих, побледнев, крикнул:

— Коня!

***

Фронтальную атаку на Шпицберг повел сам король. Салтыков подозвал к себе трех ординарцев.

— Дворяне, — сказал он им, — двух наверняка убьют, потому пошлю трех сразу. Один из вас доскакать должен до апшеронцев; явите им волю мою — не отступать…

Ни один из трех не доскакал до полка Апшеронского (все пали из седел, разбиты копытами, насмерть изувечены). Но славный полк Апшеронский не дрогнул. Трава была там высока, и вся она в крови, в крови, в крови. До пояса апшеронцы выкрасились в кровь («сидючи на коленях, отстреливались, покуда уже не осталось из них никого в живых…» «Солдатам Апшероиского полка, в ознаменование того, что они в битве при Кунерсдорфе стояли „в крови по колено“, были присвоены по форме чулки красного цвета; при форме в сапогах — они носили сапоги из красной кожи.».