Пером и шпагой - Страница 142

142

Гайлярде чуть не плакал от раскаяния. Именно в таком духе он и выпустил во Франции свою новую книгу о кавалере де Еоне.

Самое любопытное, что к этому времени русская историография уже давно не верила ни единому его слову. А историки Европы продолжали верить. Небылицы Гайлярде, конечно, известны автору этой книги, но я совсем не пользовался ими при работе. Ничего случайного — по возможности самое достоверное! Факты из жизни де Еона я старательно просеивал через мелкое ситечко русской критической истории.

Ко времени «покаяния» Гайлярде история уже не грешила вальтер-скоттовщиной, которую позже так остроумно высмеял Марк Твен в своем романе «Янки при дворе короля Артура». На первый план теперь выступила работа в архивах. Время красивых басен и лживых сказок в духе Вальтера Скотта кончилось, — сухой и черствый хлеб документов нужнее истории, нежели красивые расписные пряники.

А что мог дать читателю Гайлярде? Самое серьезное у него было опять-таки «завещание Петра I», якобы выкраденное де Еоном из Петергофа. Вот Гайлярде его и впихнул в свою книгу. Мало того, в газете «Фигаро» он еще похвастал, что «первый обнародовал этот знаменитый документ», — этим бахвальством Гайлярде, таким образом, урвал лучик славы из венца Наполеона!

Но тут был расчет с очень дальним прицелом. Разоблачив себя почти во всем при «покаянии», Гайлярде удержал за истину сам текст завещания. И от этого фальшивка снова укрепилась за бастионами достоверности.

***

Тем временем, вдали от суеты и рекламной шумихи, в архивах Парижа трудился скромный архивист Эдгар Бутарик. Год за годом, не торопясь, рассудительно и мудро, перебирал он старые выцветшие бумаги. Его интересовал черный кабинет Людовика XV — те таинственные депеши, за которыми крылись мрачные интриги секретной дипломатии XVIII века.

И вот на стол Европы была положена капитальная монография, в которой де Еону отводилось почетное место. В силу вступил документ о де Еоне, и на его основании Бутарик подтвердил, что — да, кавалер де Еон действительно сыграл едва ли не главную роль в дипломатии Семилетней войны между Францией и Россией в их совместной борьбе с агрессором Пруссией.

И тут же, словно по сигналу, начался поход в дипломатию Семилетней войны других историков. Брольи и Бюллау, Ваддингтон и Вандаль, Бэн и Валишевский, Годжкинс и Рамбо, Карнович и Шубинский, — все эти ученые не прошли мимо личности де Еона. Каждый признал за ним видную роль в создании коалиций против Фридриха, но зато историки окончательно запутались в его юбках.

Некоторые (вроде Годжкинса) вообще махнули рукой:

— Это была самая настоящая женщина, и на этом — точка!

В 1875 году пришли могильщики к церкви святого Патрикия и, поплевав на руки, выкопали кости де Еона, свалив их, вместе с трухою гроба, в одну общую яму. Легли поверх рельсы, гугукнул паровоз, и осталось имя де Еона только в списках покойников… Капитал — его величество! — беспощадно раскидывал провода и рельсы, опутывая ими земной шар. Новая эпоха!

В этой новой эпохе писателям жить стало труднее. Под раскаленной крышей Парижа сидел на чердаке совершенно голый человек и умирал от голода. Он был похож на бедуина, ибо простыня была его единственной одеждой. Звали этого человека — Эмиль Золя; вот упрямый талантище! Он работал крепко и точно. Кирпич за кирпичом откладывал он в фундамент своей будущей славы. Это был неутомимый каменщик мировой литературы! И слава пришла к нему; потребовалось переводить его на все языки мира, и тогда на пороге его жилища появился итальянец Вицителли — как переводчик Золя на язык английский.

Я не знаю, каковы пути, что привели Вицителли к де Еону, но, думается, именно отсюда, от общения с Золя, и возник интерес итальянца к давно угасшей личности французского дипломата и писателя. Вицителли оказался умнее других историков.

Для начала он поехал прямо в Тоннер, где в библиотеке провинции обнаружил вдруг массу бумаг самого де Еона; Вицителли сидел в его доме, стоящем теперь возле полотна железной дороги (и где ныне музей де Еона!), он слушал гудение того камина, который напевал и де Еону в тихие зимние ночи…

И вот родилась новая книга о де Еоне, в которой автор навсегда разбил множество легенд, и выводы Вицителли сомкнулись с теми доводами, которые еще раньше приводили русские историки. Самые недоверчивые и самые осторожные.

Как в пользу де Еона — так и в осуждение его!

Но Вицителли тоже не удалось похерить фальшивку. «Завещание Петра» засело в дипломатии Европы прочно, словно ржавый колун в сыром полене. Ни туда, ни сюда! И эта фальшивка и по ею пору сидит там — в архивах. Ее не вытащишь зубами оттуда…

***

История должна быть нашим помощником в жизни. Держась за настоящее, мы живем будущим, обязательно исходя из прошлого. Предвижу, что найдется среди моих читателей такой, который скажет:

— Ну, ладно. Это дело прошлое. Сейчас и люди другие. И время другое. Гусиные перья заменены телетайпами. Не шпаги звенят, а взлетают ракеты… При чем здесь завещание Петра Первого и де Еон этот, которого никто не помнит!

Остановись, читатель, не спеши — ты ошибаешься. Я должен и огорчить тебя и озаботить. Нет, ничто не забыто… Фальшивки всегда удивительно живучи! Не время закрывать книгу. Продолжим. Наступили времена — исторически нам близкие. Алексей Толстой работал над романом-эпопеей «Петр Первый», советская кинематография поставила фильм о Петре — эту возвышенную ленту, насыщенную порохом и драматизмом прошлого.

Политики Европы сразу насторожились:

— Отчего это большевики, не признавая монархической власти, так горячо пекутся о воскрешении образа императора Петра? Впрочем, догадаться можно…

142