Пером и шпагой - Страница 41

***

Узнав о назначении Апраксина, Фридрих обрадовался:

— Апраксина можно смело подкупить через великую княгиню Екатерину: он слишком расточителен и постоянно нуждается…

Посол Митчелл из Берлина диктовал своему коллеге Вильямсу:

«На этом основании прусский король полагает, что Апраксину можно предложить известную сумму денег, лишь бы он задержал движение русских войск…»

Вильяме поручил это Бестужеву, и чередою великолепных пиршеств Апраксин был надолго задержан в Петербурге — вдали от армии, которая, кутаясь в прогнившие от сырости плащи, грелась у походных костров в промозглых лесах Ливонии.

Расквашивая дороги, хлынули осенние дожди — желтые и неуемные. Потом закружились белые мухи; близился 1757 год, а командующий все еще пировал на берегах Невы… Однажды Апраксин прямо спросил великую княгиню Екатерину:

— Ваше высочество, ехать мне к армии или не ехать? На что получил ответ, все объяснявший:

— Ежели вы, Степан Федорович, останетесь в Петербурге, к армии не отъезжая этим вы проявите преданность к моей особе…

Здоровье Елизаветы Петровны снова ухудшилось, и все ждали рокового исхода; потому-то заговорщики и не хотели отпускать Апраксина к армии, — фельдмаршал был нужен для конъюнктур внутренних. Но флот и армия, далекие от придворных затей, верой и правдой служившие лишь целям Отечества, — эти два живых и сложных организма были уже давно готовы к походу.

И это была та сила, которую не могли подкупить никакая секретная дипломатия и никакие бешеные деньги.

Россия уверенно покоилась на этой силе.

ГОРЯЧИЙ КОТЕЛ ЕВРОПЫ

Фридрих выжидал весны, чтобы начать новую военную кампанию. Англия, заварив всю кашу в Европе, спокойно свернула свой лисий хвост на островах и посматривала прищуренным глазом, что получится из этого густого кровавого варева. Фридрих, по сути дела, оставался один, но…

— Натиск! — утверждал король. — Моего меча никто не увидит, только блеск его ослепит Европу… Один удар — Австрия, второй — Франция, шведы — это вообще не вояки, а тогда останется ленивая Россия, с которой расправимся на сладкое.

Иногда, впрочем, прорывались сомнения.

— Как здоровье Елизаветы? — терзался король. — Неужели она переживет эту зиму? Что в Петербурге?..

А в Петербурге только и говорили, что Елизавете Петровне все хуже и хуже. Лейб-медик Кондоиди по секрету утверждал, что императрица доживет только до весны. Это радовало сторонников Фридриха и пугало честных патриотов России, которые понимали: умри Елизавета — и все обернется бесчестием русскому имени…

В один из дней Елизавета ткнулась в стенку. Руки раскинула, закричала истошно:

— Помогите мне… Я ничего не вижу, люди!

Она ослепла. Зрение скоро вернулось к ней, она пришла в себя от страха, выпила бокал венгерского и схватила лейб-медика Кондоиди за длинный нос:

— Я тебе, черт византийский, еще покажу кузькину мать… Посмей мне кляузы строить! Это не я, а ты, сатана, только до весны протянешь. Я еще спляшу на твоей могилке…

Потом вспомнила об Апраксине:

— Здесь еще он, брюхатый? Гоните его в Ригу, иначе я в гнев войду… Худо будет! Всем худо будет!

Эстергази в Петербурге старался угодить России: гнал и гнал переговоры с французской миссией… Дуглас оказался очень верным слугой Версаля — он говорил:

— Король Франции никогда не согласится, идя на союз с Россией, порвать свои сердечные отношения с диваном султана.

— Но Турция извечный враг России, — оспаривал его Эстергази. — Вспомните, что в Крыму томятся русские рабы и что русский двор никогда не отступит от борьбы с исламом!

— Но еще вот Польша… — вставлял де Еон, и три человека бились лбами над круглым столом, пока не отыскали спасительной лазейки в темном углу секретности. — Нужна тайная статья! — сказал де Еон. — Чтобы Франция оказала помощь России в ее борьбе с Турцией, но под большим секретом от турок.

Бестужев-Рюмин такую статью одобрил. Ее быстро оформили, скрепили подписями и срочным гонцом отправили в Париж. На другом конце Европы русско-французский договор прочел Людовик и пришел в состояние ярости:

— Только такой дурак, как Дуглас, мог подписать подобное… Я согласен: пусть Елизавета слегка вздует Фридриха, чтобы он не зазнавался, но именно султан должен ослабить Россию в самой ее подвздошине. Из ногайских степей — по сердцу! Еще неизвестно, — кричал Людовик, — какая из стран более велика: дикая Россия или Блистательная Порта!

Казалось бы, чего уж яснее, — России всегда не везло на союзников. Австрийский посол в Париже посоветовал Людовику:

— Обратитесь лично к императрице русской, которая питает к вам слабость. Пусть она устранит эту ошибку в трактате.

— Да, я напишу ей! Пусть она разорвет эту злополучную секретную статью… Могучая Турция и слабая Россия — вот эталоны гирь, которые уравновесят Европу.

***

Ах, короли, короли! Сукины вы дети, а не короли… Вот за окном Версаля снова струится зимний дождь, небо над Парижем темнеет, а значит — охота не состоится, и королевские псари, насытив мясом своры борзых, лениво поговаривают:

— Если дождь будет и завтра, то наш король завтра ничего делать не будет…

Вечером Людовик вышел из кареты, и — конечно же — нашелся в толпе счастливец, раскрывший над его головой зонтик. Король скрылся на лестнице, и дворец Версаля вдруг огласил рев — звериный и страшный, — это кричал сам король:

— Святые боги, меня убили! Молитесь же, французы, король убит за ваши грехи…

В потемках лестницы, колотясь от страха, стоял человек с перочинным ножиком в руке. Это был Роберт Дамьен — первая буковка в сложном алфавите Великой французской революции.