Пером и шпагой - Страница 80

Прискакал откуда-то Шорлемер, забрызганный кровью, доложил с тревогой:

— На левом фланге опасно, король!

— Что там еще случилось?

— Русские тучей идут со штыками…

— Не пугайте меня, Шорлемер. Я уже заканчиваю сражение.

Было еще светло, когда король запорол горячку.

— Уже темно! — говорил он. — Хватит, хватит… Я плохо вижу, и глаза мои слезятся. Что не успели сделать сегодня, то будем заканчивать завтра…

Армии враждующих сторон с трудом, еще постреливая, расцепились. Ночь провели под ружьем — в бережении. Вернулся в лагерь и негодяй Фермер с бесстыжими глазами «Историческая наука до сих пор не может выяснить — где скрывался Фермер во время сражения его армии при Цорндорфе.». И не нашел ничего лучшего, как начать обыск своих героев-солдат, — разграбленная пруссаками казна не давала ему покоя. Но денег он не отыскал (позже Фридрих признал грабеж казны своими солдатами). Но зато Фермер нашел поле битвы, на котором нерушимо стояла его армия.

По неписаным законам того времени победителем считался тот, за кем оставалось поле битвы.

Поле битвы при Цорндорфе осталось за русским и…

Кайзер Вильгельм II и фюрер Адольф Гитлер не раз поднимали тосты «за победителей при Цорндорфе». Этим они выказали плохое знание истории, и тосты их были направлены не по адресу.

А как же сам Фридрих? Считал ли он себя побежденным?

В деревне, когда Фридриху подводили коня, крестьянка стала что-то выпрашивать у его свиты.

— Что надобно этой тетке? — спросил король.

— Ваше величество, она просит о месте для своего сына.

Свесясь с седла, Фридрих подъехал к старой женщине.

— Милая моя, — сказал он печально. — Как же я дам место вашему сыну, если завтра потеряю свое место — королевское!..

Глубокой ночью армии стали маневрировать, выбирая для себя более выгодные позиции; и получилось так, что Фермер вылез на прусские позиции, а Фридрих, боясь обхода, завел свою армию на позиции русских, — противники как бы поменялись местами.

Лошадь Фридриха на въезде в обгорелый Кюстрин чуть не раздавила копытами русского солдата; с ногами, перебитыми ядром, он полз на руках, отталкиваясь от земли…

— Отправьте его к моим хирургам, — наказал Фридрих. — Этот солдат молодец, и пусть живет молодцом!

Но это был жест (королевский жест). Остальных пруссаки добили нещадно. Сами же немцы признавались в этом:

«Много тяжело раненных русских, оставленных без всякого призрения на поле битвы.., кидали в ямы и зарывали вместе с мертвыми. Напрасно злосчастные бились между мертвыми, стараясь разметывать их и подниматься,

— другие трупы, на них бросаемые, тяжестию своею навечно отверзали для дышущих еще страшную могилу».

Перед сном Фридрих сказал де Катту:

— Сегодня, между нами говоря, было несколько моментов, когда казалось, что все летит к чертям… Завтра мы простимся с русскими, которых не могли сокрушить. Впрочем, можете посылать в Берлин реляцию о нашей полной победе!

Пусть так. Но сам-то он хорошо понимал, что это сражение нельзя называть победой. Треть его ветеранов осталась лежать за деревней Цорндорф. Впервые в жизни король встретил противника, который не ведал страха и усталости. Казалось, не прекрати король сражения, и оно длилось бы до тех пор, пока был бы жив хоть один русский солдат… Ночь была проведена неспокойно — в сомнениях.

Но едва рассвело, король был уже в седле.

— Зейдлиц, — позвал он. — Надо нам с тобой посмотреть, что там сделали за ночь русские…

Галопом вымахали они на окраину русского лагеря. То, что увидел король, потрясло его. Русская армия вызывающе стояла под ружьем, дымились фитили у пушек, эскадроны конницы помахивали хвостами, сверкали палаши и бронзовые латы кирасир… Русская армия в полной боевой готовности ожидала нового сражения!

— Они что-то слишком разлакомились. Но мы не доставим им этого удовольствия вторично… — И король поскакал обратно.

С севера уже спешила дивизия Румянцева, надо было спасаться. Фридрих развернул свою армию в Саксонию, где осенью его ждал ужасный разгром при Гохкирхене. Виной этого поражения был опять-таки Цорндорф, где король похоронил своих «силезских дьяволов».

Эта воинственная саранча, искусавшая австрийцев и французов, замертво полегла в битве с русскими медведями!

Фридрих теперь уже не издевался над Россией, он относился к ней с предельным уважением; через английского посла Ричарда Кейта король пожелал вступить в переговоры о мире, но Россия мириться с ним не захотела.

В эти дни Елизавета Петровна официально заверила Европу, что Россия будет бороться с Пруссией до конца, «хотя бы ей (России) пришлось пожертвовать для этого последним рублем и последним солдатом».

Виллим Фермер снял армию с позиций и тронулся в Померанию, где Конференция настигла его грозным приказом — поспешить в Петербург для оправдания своих поступков.

Императрица в эти дни устроила очередной скандал с Англией, требуя наказания журналистов в Лондоне, которые перепечатали цорндорфские реляции из берлинских газет, а не из петербургских «Ведомостей».

— Отчего такая несправедливость? — кричала она на Кейта. — Разве мои куранты не честны? Или мои газетеры писать не горазды?

Кейт сослался на свободу печати и свободу слова в Англии.

— Что мне свобода ваша? Мне правда нужна о России!..

Кстати, Людовик в Версале долго злорадствовал:

— Русским все-таки досталось… Я очень рад!

Но Париж остался Парижем: прекрасные женщины Франции, приветствуя победу русских, завели моду на бантики, которые называли «а 1а Цорндорф»…